Мария Алехина. Попытка выйти по УДО.

Суд в Березниках бьет все рекорды.  Обычно на такие дела занятый судья тратит минут 15-20, а не очень занятый – час. Хорошо или плохо, что дело затянулось? Скорее, хорошо. Несправедливое судебное решение легче вынести за десять минут, чем за три дня. Поэтому не очень тонкая ирония Маши Гессен, заметившей, что «сторона Алехиной настроена утопить этот суд в процессуальных подробностях и похоронить в бесконечно растянутом времени», выдает лишь привычное для России пренебрежение правом и тщательностью процедур. «Процессуальные подробности» – это то, что не позволяет превратить суд в сталинское Особое совещание.

Защита использует все процессуальные возможности, чтобы обеспечить Алехиной право на беспристрастный и справедливый суд. В Березниках к этому не привыкли, как, впрочем, и в Москве. Поэтому каждое обоснованное требование защиты вызывает у судьи, в лучшем случае, недоумение.

Участники процесса общаются с Алехиной в режиме видеоконференции. Все сидят в городском суде на улице Пятилетки, Маша Алехина – в колонии на окраине города. От одной точки до другой – десять минут езды на машине. Однако судья Лидия Лимпинская постановила общаться с Алехиной по видеосвязи и никак иначе. Эта видеосвязь – самого скверного качества. Она то и дело прерывается, и все молча сидят и ждут, когда ее восстановят. Иногда для этого объявляют десятиминутные перерывы.

Маша Алехина объясняет судье, что ей почти никого не видно, плохо слышно и, главное – она не может конфиденциально общаться со своими защитниками. Она просит допустить ее к непосредственному участию в судебном заседании. Защита поддерживает ходатайство Алехиной. Судья его отклоняет. Адвокат Оксана Дарова разъясняет судье положение Европейской конвенции по правам человека и приводит практику Европейского суда в Страсбурге относительно дел, рассмотренных в режиме видеоконференции. Судья Лимпинская в ответ заявляет, что по российскому законодательству участие осужденного в таком суде необязательно. Я (допущенный к делу в качестве законного представителя Алехиной с правами защитника) поясняю суду, ссылаясь на различные законодательные акты, что международное законодательство имеет приоритет перед национальным. Судья вежливо выслушивает и никак не реагирует.

Маша Алехина заявляет судье отвод. Лимпинская, которая вместе с судьей Хамовнического суда Мариной Сыровой входит в тайное общество судей, принципиально не читающих процессуальные кодексы, заявляет, что время для отводов уже прошло. Тогда я тоже заявляю судье отвод, поясняя, что сделать это никогда не поздно, тем более что рассмотрение дела по существу еще не началось. Мое заявление даже не рассматривается. Не привыкшая к такой агрессивной защите Лимпинская объявляет перерыв, а вернувшись, опрашивает участников процесса по поводу отвода и снова уходит на перерыв. Затем, вернувшись, объявляет свое общее решение сразу по двум отводам вместе – оставить без удовлетворения. Зато что-то поняв или кому-то позвонив, она идет защите навстречу и разрешает ей короткое свидание с осужденной на территории колонии. Для этого объявляется двухчасовой обеденный перерыв.

Перерыв – это главное в этом странном судебном процессе. Это его основное содержание. Иногда, для разнообразия, судья возвращается к поиску судебной истины. За время обеденного перерыва адвокату Даровой удалось поговорить с Алехиной в течение 20 минут. Все остальное время заняли бесчисленные согласования и выполнение требований сурового пропускного режима на территории колонии. Поэтому по возвращению в суд защита вновь настаивает на непосредственном участии Алехиной в процессе. Немыслимое дело – каждый раз ездить в колонию, когда защитнику или доверителю нужно по ходу дела уточнить один-два вопроса. В обычном суде адвокат наклоняется к своему клиенту, они пошепчутся пару минут, даже не останавливая процесса, и вопрос решен. А здесь как – пошептаться по видеосвязи?

Поначалу судья хотела отделаться «малой кровью». Как только меня допустили к процессу, я попросил свидания с Алехиной наедине. Отказать мне не было никакой возможности. Судья объявила перерыв, выгнала из зала всех, включая приставов, и ушла сама, предоставив нам с Даровой возможность пообщаться с Алехиной по видеосвязи. Мы, конечно, пообщались, но как только заседание возобновилось, Маша, а за ней и я, сделали заявления, что общение по видеосвязи не гарантирует конфиденциальности. В самом деле, мощные динамики разносили нашу беседу по коридорам суда; к тому же не было никаких гарантий, что линия не прослушивается. Сертификата о том, что линия защищена, представлено не было.

Все проблемы, искусственно созданные судом, решались просто: надо доставить Машу в зал судебного заседания. Но решение, видимо, надо было принимать на таком высоком уровне, и добиться этого не было никаких возможностей. Судья согласилась жертвовать временем, чего бы ей это ни стоило. На очередные стенания защиты о невозможности согласовать позиции с доверителем Лимпинская объявила очередной четырехчасовой перерыв для свидания и перенесла заседание на следующий день.

Утром мы встретились с Машей в колонии. Она неугомонна и жизнерадостна. Нет ни страха, ни паники, ни растерянности. Она спокойно переживает свои лагерные трудности. Она полна сил и горит желанием доказать свою правоту – не столько, впрочем, для себя, сколько в интересах остальных заключенных. Она не особо рассчитывает на УДО, хорошо понимая фиктивность всех судебных процедур. Она и в этом процессе не очень рассчитывает на успех; просто несправедливость не должна остаться не отвеченной.

Днем процесс возобновился. Сразу был объявлен часовой перерыв – суд удовлетворил ходатайство защиты о том, чтобы адвокат Оксана Дарова имела возможность находиться в колонии рядом с Алехиной и оказывать ей на месте юридическую помощь. Дарова уехала в колонию и через час появилась на экране монитора. Я остался за адвокатским столом один.

Обжалуются четыре вынесенных Маше выговора. Два за то, что проспала в 5-30 утра сигнал подъема; один за нереализованное намерение отправить письмо в обход цензуры и один за отказ свидетельствовать против себя на разборе предыдущего нарушения в дисциплинарной комиссии. Кто сидел, тот знает цену таким нарушениям. В тюрьме по этому поводу говорят, что «докопаться» (фонетический аналог более ясного выражения) можно и до телеграфного столба.

Целых полчаса шло судебное заседание, только пару раз прерываясь на несколько минут из-за неустойчивой связи с колонией. За это время успели разобраться с представленными администрацией несколькими документами о режиме в колонии. Они оказались ненужными, так как были сочинены и подписаны наспех уже в этом году, тогда как взыскания Алехиной выносились в прошлом. Существуют ли такие документы за прошлый год, вообще неизвестно. Судя по растерянному выражению лица представителя администрации, нужных для суда документов у них нет.

Через полчаса видеосвязь окончательно прервалась. Минут десять все в зале суда сидели тупо и неподвижно – странная картина для места, которое предназначено для непрерывных разговоров. Затем судье Лимпинской это надоело, и она, не размениваясь по мелочам, объявила перерыв до понедельника.

В понедельник продолжилось разбирательство дела по существу.

С каждым днем судебный процесс набирает силу и остроту. Уже понятно, что столкнулись не интересы осужденной Алехиной и администрации исправительной колонии № 28, а право и произвол. Право защищает осужденная, произвол – тюремная система.
Сегодня ответчики подтянули в зал «тяжелую артиллерию» – майора Романа Игнатова, заместителя начальника колонии по оперативной работе, по лагерному – «кума». Вместе с ним ответчиков представляют уже четыре сотрудника администрации, зато прокурор, после того как судья вынес ему замечание, на суд не пришел. Игнатов – классический тип советского лагерного мента, с пустыми глазами, презрительно-неподвижным лицом и подростковым интеллектом.

В течение дня продолжали разбирать остальные Машины взыскания. Она пошла на свидание с адвокатом, имея при себе личное письмо, начинающееся словами «Здравствуй, Катя!». Письмо перед свиданием отобрали. Маше вынесли выговор за попытку передать письмо, минуя лагерную цензуру.
– В чем состояла попытка? – спрашивает Дарова майора Игнатова.
– Она несла письмо адвокату.
– Но ведь факта передачи не было?
– Не зафиксировано.
– Тогда в чем попытка?
– Она должна была передать письмо цензору.
И так до бесконечности.
Я спрашиваю Игнатова:
– Имеет ли право осужденная носить при себе неотправленное письмо?
– Имеет.
– Есть ли специальный перечень предметов, которые нельзя проносить на встречу с адвокатом?
– Нет.
Так, значит, она могла при встрече с адвокатом иметь неотправленное письмо?
– Она должна была отдать его цензору.
Безнадежно. Дарова задет один и тот же вопрос по многу раз в различных формулировках, но это бесполезно. В трудные моменты кум отвечает не на те вопросы, которые ему задают, а на им самим придуманные.

В деле есть рапорт Игнатова о том, что он проводил с Алехиной профилактическую беседу и разъяснял ей обязанности, наложенные на осужденных федеральным законом № 125. Дарова посмотрела этот закон и пришла в полное замешательство – это закон о ратификации какого-то соглашения между Россией и Анголой. При чем здесь Ангола? Ну, ладно бы еще, Грузия, но Ангола? «Это опечатка», – высокомерно поясняет Игнатов.

Дарова спрашивает Игнатова, почему в выписке из протокола дисциплинарной комиссии, наложившей на Алехину взыскание 28 декабря 2012 года, информации содержится гораздо больше, чем в самом протоколе? Выписка из протокола не может быть больше протокола! Игнатов напрягает все свои умственные способности, но ничего придумать не может и молчит. Судья повторяет ему вопрос Даровой.
– Очевидно, это ошибка секретаря, – отвечает, наконец, Игнатов.
– Вы подтверждаете, что выписка из протокола не соответствует протоколу? – уточняет Оксана Дарова.
– Да, – подтверждает Игнатов.
Я заявляю ходатайство и обращаю внимание суда, что майор Игнатов фактически признался в фальсификации судебных доказательств. Я прошу суд вынести частное определение о возбуждении против Игнатова Романа Анатольевича уголовного дела по части 1 статьи 303 УК РФ, предусматривающей ответственность за фальсификацию доказательств по гражданскому делу лицом, участвующим в деле или его представителем. Там санкции небольшие – от 100 тыс. рублей до 4-х месяцев ареста, но тоже неплохо. Судья Людмила Лимпинская обещает занести заявление в протокол и дать на него ответ позже.

В этом процессе бремя доказывания лежит на ответчике. Именно администрация колонии должна доказать вину Алехиной, а не мы ее невиновность. В деле есть распечатки видеорегистратора, контролирующего Машину камеру. Один снимок: 5 час. 30 мин., осужденная спит на нижних нарах. Второй снимок: 5 час. 50 мин, осужденная на том же месте. Администрация считает это доказательством. Дарова спрашивает Игнатова:
– Из чего можно сделать вывод, что на снимках изображена Алехина?
– Это снимки с видеорегистратора 17-й камеры, где содержится Алехина.
– А скажите, пожалуйста, Роман Анатольевич, – с обычной своей неподражаемой интонацией начинает Дарова, – из чего видно, что это видеорегистратор именно 17-й камеры? На снимках это не отмечено. Это может быть любая камера.
– Нет, это с семнадцатой, – уверенно отвечает Игнатов, и начинает нести какую-то ахинею о технических средствах наблюдения и тщательном соблюдении сотрудниками колонии внутриведомственных инструкций и приказов.
– А не могли бы вы, Роман Анатольевич, – продолжаю я тему, невольно подражая интонациям Даровой, – представить суду видеозапись регистратора с 5 час. 30 минут до 5 час. 50 минут? Если Алехина проснулась, но не встала, то это, скорее всего, будет видно на видеозаписи.
– У нас видеозаписи хранятся один месяц, так что вряд ли они есть в наличии, – возражает Игнатов, совершенно не понимая, что доказать пробуждение Алехиной в его интересах. С другой стороны, если она просто проспала, не услышав команду «Подъем», то в чем может быть ее вина? Может, потому Игнатов и не хочет приобщать видеозапись?

Еще раз эта тема обсуждалась при допросе свидетелей со стороны администрации. Прапорщик Пономарева, которая подавала команду «Подъем», утверждает, что Алехина после этого «шевелилась» и даже повернулась на другой бок.
– То, то она повернулась на другой бок, свидетельствует, что она действительно проснулась? – спрашиваю я Пономареву.
– Ну да, – отвечает прапорщик.
– Разве человек не может ворочаться во сне? – спрашиваю я.
Пономарева пожимает плечами.
– Ну, вот, вы, например, ворочаетесь во сне или как легли вечером, так и проснулись утром?
Пономарева в полном смятении, но тут ей на помощь приходит судья и просит меня не задавать вопросы о личной жизни прапорщика Пономаревой. Это справедливое требование, но я и не ждал ответа, а хотел всего лишь проиллюстрировать нелепость озвученных Пономаревой «доказательств».

Примерно так прошел весь четвертый день суда. Самый замечательный, на мой взгляд, эпизод случился, когда Маша задавала вопросы Игнатову, а он, не зная, что ответить, попросил у судьи разрешения переадресовать вопрос начальнику Машиного отряда Елене Николаевой. Не успела судья возразить, как Маша с замечательной непосредственностью оглушительно закричала «Не разрешаю!», чем вызвала всеобщий восторг. Смеялись все, включая приставов и сотрудников колонии, а судья даже дважды повторила «Ух ты!». Не смеялся только майор Игнатов, который привык командовать заключенными, а не получать от них указания.

Александр Подрабинек.

Источник: ej.ru

Автор фото: Тая Полякова

Ссылки по теме:

— Pussy Riot прорывает линию защиты

— «Только месть, ничего больше…»

— «Двушечка». Зона исправления для Pussy Riot