Екатеринбургская правозащитница — о пытках в колонии и отношениях с осужденными
В декабре 2019 года Свердловскую область признали лидером по числу жалоб на пытки и избиения в колониях. По статистике Следственного комитета, с 2015 по 2018 года в регионе было зарегистрировано 720 обращений заключенных, из которых только пять завершились уголовными делами.
В январе 2015 года в екатеринбургской исправительной колонии № 2 четыре заключенных избили до смерти другого осужденного — Антона Штерна. Преступники, получившие от 5 до 15 лет колонии, вымогали у мужчины деньги. В это же время избиением и вымогательствам подвергся Вячеслав Фадеев, который незадолго до этого женился в колонии на подруге детства Яне Гельмель. Женщина без высшего образования и юридических знаний решила сама защищать мужа — и стала правозащитницей.
The Village Екатеринбург узнал у Яны Гельмель, как она решилась выйти замуж за осужденного, почему развелась с ним до его выхода, через что пришлось пройти паре в российских колониях и что нужно менять в системе.
О детстве и юношестве
Я выросла без отца. Мать, во второй раз выйдя замуж, решила отдать меня и еще двух своих детей в интернат. Тогда мне было 15 лет, я дралась со сверстниками и тусовалась в разных нехороших компаниях со всеми выходящими последствиями.
Потом мать вернулась в детский дом за младшими, а я сбежала к бабушке в Хабаровск. Там я работала продавщицей в ларьках и официанткой в придорожном кафе. Через семь лет бабушка умерла, и мать приехала ее хоронить; у нас состоялся разговор. После него я вернулась на родину в Тюменскую область и увидела, что моя семья живет в бараке с туалетом на улице. Я не осталась там, но переехала поближе, в Тюмень, стала немного общаться с семьей.
О браке с заключенным
Моя жизнь круто изменилась, когда я узнала, что сын моей крестной сидит в колонии со Славой Фадеевым — моим старым знакомым из детства, с которым мы немного общались и друг другу симпатизировали. Выяснилось, что он попал за решетку в 2005 году за разбой, вымогательство, хранение и перевозку оружия, умышленное причинение вреда здоровью — в общем, надолго, на 14 лет. Мы стали переписываться, все как-то быстро закрутилось. В конце концов, я вышла за него замуж в 2015 году.
Я никогда бы не подумала, что выйду за заключенного. Но мне показалось, что у нас со Славой много общего. Я его неплохо знала, появились чувства, он был из такой же неблагополучной семьи: почему бы не пожениться?
Я его неплохо знала, появились чувства, он был из такой же неблагополучной семьи: почему бы не пожениться?
На самом деле, в колониях заключается много браков. Когда я ходила на свидания, то видела там много заочниц и «ждуль» — тех, кто познакомился с заключенными на расстоянии, через знакомых или по переписке, и ждет их выхода на свободу. Многие из таких женщин потом выходят замуж за заключенных. Я знала одну девушку, которая сначала вышла за одного зэка, потом развелась и вышла за второго. Она говорила: «Ты ничего не понимаешь! Чем больше куполов, тем умнее».
У нас были заочные отношения, но мы все равно хорошо друг друга знали, с какой-то периодичностью виделись. Тем не менее, такие отношения напрягали, особенно пугало, что у него огромный срок.
Через некоторое время Славу перевели из Тюмени в екатеринбургскую ИК-2 — колонию с дурной славой. Он стал прощаться, думал, что не выживет там. Я ничего не понимала, потому что еще не разбиралась во всей этой системе. Когда я перестала получать от Славы письма, то наняла адвоката, чтобы разобраться в происходящем. Адвокат встретился со Славой и увидел его в кровоподтеках, замазанных тональным кремом.
Славу избивали активисты, работающие на администрацию колонии, они чуть его не убили. Когда я об этом узнала, а адвокаты, которым было заплачено много денег, ничего не смогли сделать, то я решила защищать мужа сама, хотя тогда совсем ничего не умела. Правозащитники Роман Качанов и Лариса Захарова, с которыми я уже тогда познакомилась, дали мне Конституцию, а также инструкцию, как писать ходатайства, и несколько ссылок с полезной информацией.
Рядом со мной не было людей, которые могли помочь: все боялись. ИК-2 можно назвать одной из самых пыточных колоний России
Фактически за ночь я изучила Конституцию и все основные документы и пришла к Славе — он был очень худой и истощенный. С этого момента я каждый день ходила в эту колонию, как за хлебом, мониторила ситуацию, делала выдержки. Со мной начали общаться родственники заключенных ИК-2, рассказывать о том, кто и кого бьет, кто и кому заплатил: у меня даже сохранились схемы, которые я рисовала. Я узнала обо всех активистах, которые били заключенных и потом проходили по делу об убийстве Антона Штерна.
Я оббивала пороги Татьяны Мерзляковой (уполномоченная по правам человека в Свердловской области — Прим. ред), она мне говорила: «Какая ты молодец! Ты так верно ждешь своего мужа, тебе памятник надо поставить. Все будет хорошо, я тебе помогу». Я ей поверила, но она ничего не сделала. Рядом со мной не было людей, которые могли помочь: все боялись. ИК-2 можно назвать одной из самых пыточных колоний России.
О расставании
Мне было очень тяжело, ночами не спала. Окружающие, наверное, думали, что я наркоманка, а я просто боялась уснуть и что-то пропустить. Я была готова ко многому, но тот беспредел, который происходил в ИК-2, превзошел все ожидания. Я рассказывала о ситуации людям, которые никак не связаны с этими вещами, а они не верили: даже в фильмах ужасов такого не покажут. Когда я начала заниматься правозащитой, мне было около 30 лет. Я поняла, что до этого времени вообще не жила.
Я погрузилась в правозащитную деятельность, и Слава начал ревновать меня к работе: ему не нравилось, что я стала помогать и другим осужденным, а не только ему. В этот же момент я поняла, что не хочу такой жизни и отношений через решетку. Я приходила к Славе на свидания и засыпала за столом. Он говорил с укоризной: «Ты ночами опять с кем-то общалась!». А я отвечала: «Я работаю на трех работах, защищаю тебя, изучаю половину твоего отряда, мне даже поесть некогда. Я только жить начала! Зря ты меня не поддерживаешь».
В конце концов, он поставил мне условие: «Либо я, либо твоя деятельность». Слава на меня кричал, а я всего лишь просила дать мне развиваться в моей деятельности и поддерживать. Мне стало очень обидно, и я решила завершить наши отношения. Это расставание далось мне тяжело, у меня возникли проблемы с сердцем, я лежала в больнице. Мы развелись в 2017 году. Я знаю, что в марте 2019 года Слава вышел из колонии, но мы не встречались и не общались — я не считаю это нужным.
О сегодняшней жизни
С моим нынешним мужчиной – Алексеем Соколовым — мы вместе работали: это нас и сблизило. Он давно занимается правозащитной деятельностью; еще в 2008 году снял фильм «Фабрика пыток или педагогический опыт» о том, как в колониях издеваются над осужденными. Потом ему сфабриковали дело, обвинив в грабеже и разбое: в ИК-2 он отсидел три года и вышел по УДО. Далее Алексей продолжил заниматься правозащитой, а через несколько лет мы с ним встретились.
Сейчас мы состоим в общественной организации «Правовая основа». У нас с Алексеем есть проблемы с жильем, поэтому мы живем у нашего бухгалтера. Как только просыпаемся — сразу погружаемся в компьютер и бумаги, у нас нет выходных. Леша сейчас получает высшее образование, а я больше занята нашими делами. Стараемся оказывать платные услуги, ведь на что-то надо жить.
Недавно я получила юридическое образование, в этом году пойду на высшее. Мне нужен этот статус, хотя в нашем регионе можно обходиться и без него — прохожу по доверенности со средним профессиональным. Вместе с адвокатом Романом Качановым я дошла до Конституционного суда, который разъяснил, что человеку, который оказывает юридическую помощь, высшего образование не обязательно.
О проблемах системы
Когда я начала изучать нашу законодательную и правоохранительную систему, то поняла, что у нас нет никаких прав. Наше государство настолько правовое, что положенное по закону нам приходится доказывать в суде. Если вернуться к высшему образованию, то ГУФСИН очень долго меня не пропускал к осужденным, мотивируя это отсутствием диплома. Хотя нигде об этом не было сказано. Они постоянно выставляют нам какие-то препятствия, хотя мы просто хотим помогать людям.
Каждый второй человек в России может попасть в тюрьму. Если заглянуть в СИЗО, то можно встретить много людей, сидящих за экстремизм или наркотики. Они ловят маленьких людей, которые берут закладки, а больших — нет. Еще у нас сейчас появилось много «педофилов». Я слышала историю, как жена избавилась от мужа: он ей изменил, а она, пытаясь отомстить, пошла в Следственный комитет и подала на него заявление о том, что он вышел из ванной и не закрыл халат — все, педофил.
Нужно реформировать весь состав ГУФСИН. Прокуратура тоже реагирует одними отписками. У нас была ситуация в ИК-16, когда над женщинами издевались, сутками заставляя стоять в ШИЗО. По поводу этой ситуации Алексей и Роман Качанов пришли к Шеку (Александр Шек — первый заместитель начальника ГУФСИН по Свердловской области — Прим. ред) и рассказали об этой проблеме. Мы опросили девочек, составили аналитическую справку о том, что там происходит, и передали Шеку. Через некоторое время мы узнали, что девочек спустили в спортзал и начали угрожать. Возможно, у меня пока еще ума не хватает говорить, что надо что-то менять, но то, что что-то идет не так, — факт.
Наше государство настолько правовое, что положенное по закону приходится доказывать в суде
Однажды я говорила с начальником одной из колоний о конфиденциальной переписке. В соответствии с законом, осужденный имеет право общаться с адвокатами без посредников. Я прямо у него спросила, проходят ли письма цензуру. Мне честно ответили, что проходят. Тогда я спросила, на каком основании. Мне в ответ: «А что это они там будут переписываться?». Я начинаю говорить о существовании закона, а мне говорят: «Ничего не знаю». Мне кажется, этим все сказано. Мы платим свои налоги людям, которые должны нам помогать, а они не то что не помогают, они бьют и иногда убивают.
Самой страшной историей, связанной с работой, стала самая первая из ИК-2. Я не понимала, как люди могут так издеваться над людьми. А потом привыкла. Сейчас я занимаюсь с тремя подопечными. У одного, например, в местах лишения свободы на четыре сантиметра ссохлась рука. Он сидит с 2012 года, и ему не оказывали медицинской помощи. Я написала во все инстанции, потому что видела, как человек, у которого двое детей, просто умирает. После этого мне пришел ответ, где говорилось, что его якобы осмотрели врачи. Когда я с ним встретилась, он все опроверг. Сейчас я подала жалобу в Следственный комитет.
О будущем
Наше общество готово к качественным преобразованиям. Я общаюсь со многими людьми, наша молодежь интересуется и разбирается в том, что происходит. Благодаря интернету информация о беспределе доступна всем. Многое искажается, но по-прежнему процветает сарафанное радио.
Я боюсь за себя и за свою семью, за Алексея. Конечно, страшно не проснуться, страшно пойти в колонию, где тебе могут подкинуть наркотики. Гарантий нет ни у кого, мы же помним историю с Иваном Голуновым. Однако у меня есть наивная вера в то, что справедливость когда-нибудь восторжествует. Мы делаем хорошее дело, помогаем несчастным людям, у нас большие планы — правда на нашей стороне
Страшно не проснуться. Страшно пойти в колонию, где тебе могут подкинуть наркотики
Рядом со мной есть люди, которые поддерживают, но они меня не понимают — видимо, не воспринимают повзрослевшей и поумневшей. Я недавно виделась с воспитательницей из детдома и рассказывала о том, чем занимаюсь. Она говорила, что у нее не укладывается это в голове. Люди из детства помнят меня по красной помаде и высоким каблукам. Некоторые близкие люди меня предали, другие смеялись, когда я вышла за осужденного. Я стала совершенно по-другому смотреть на мир, который теперь мне хочется изменить. Со мной рядом стало меньше людей из прошлого, зато я теперь осознанно смотрю в будущее.
Источник: the-village.ru
